Ольга Бабкина в партии Дездемоны («Отелло» Дж. Верди) на сцене НГАТОиБ
Анна Фефелова: Ольга, расскажите о своих первых шагах в музыке? Когда вы поняли, что ваше призвание – опера?
Ольга Бабкина: Вы знаете, когда в садике я в буквальном смысле «боролась» за роль снежинки и не жалела ни сил, не времени, чтобы стать «самой лучшей снежинкой детского сада», музыкальный руководитель сказала моим родителям, что «это растет только певица и больше никто!». И действительно, меня отдали в музыкальную школу, и мне больше ничего не было нужно – настолько я была увлечена музыкой. Причем я училась в хоровой школе, у нас был педагог, который собрал способных детей с дирижерскими задатками, и я тоже занималась в его классе.
А.Ф.: То есть ваша первая профессия – дирижер. Скажите, а сейчас не возникает желания выйти и что-нибудь продирижировать самой?
О.Б.: Бывают иногда такие мысли… Но я поняла, что это «не мое», когда поступила на дирижерско-хоровое отделение в Уфимское училище искусств. Я думаю, что это все-таки мужская профессия, требующая мужского характера, силы, выносливости. Мне не нравилось, когда женщины дирижируют… И я сказала себе: «Нет, девушка, давай-ка лучше петь».
Но когда я поступила в училище, у меня произошла ломка голоса – была очень сильная возрастная мутация и врачи категорически запретили мне петь. Чтобы не терять время, я продолжала учиться на хоровом отделении, хотя это было довольно сложно, ведь я по натуре человек довольно ленивый и всегда брала больше своими способностями, чем зубрежкой.
А.Ф.: Ольга, как сложилась ваша судьба после училища?
О.Б.: Я поехала в Петербург поступать к Тамаре Дмитриевне Новиченко (Засл. арт. России, профессор Санкт-Петербургской Консерватории). Она меня прослушала и практически взяла в класс, но все равно нужно было спеть на общем экзамене. И как назло, накануне я заболела, мне было так плохо, что я даже думать ни о чем не могла, не то, что петь…
И я, разочарованная, поехала поступать в Воронеж в Институт Искусств. Приезжаю, а там конкурс – 158 сопрано на 1 место и 1 меццо-сопрано. Дело в том, что мой голос еще в училище никак не могли точно определить: то ли меццо-сопрано, то ли сопрано. И я решила поступать как меццо. Меня взял в свой класс Геннадий Дмитриевич Колмаков, зав. вокальной кафедрой института, замечательный педагог, у него было очень легко и интересно учиться… И когда я собралась уезжать он, конечно, был потрясен.
А.Ф.: А уехали вы в Новосибирск? Это произошло после знакомства с Зинаидой Захаровной Диденко?
О.Б.: Да, она была в Воронеже в составе московской проверяющей комиссии, послушала меня и пригласила в Новосибирск. А у меня в жизни как раз был такой период, я чувствовала, что необходимо что-то изменить. И тогда я собралась и приехала в Новосибирск, поступила в консерваторию, в класс к Зинаиде Захаровне. Мне все безумно нравилось и было очень интересно заниматься, но меня продолжал преследовать этот вопрос: меццо или сопрано, ведь голос – это очень сложный «инструмент»…
А.Ф.: Ольга, скажите, чем для вас запомнились годы учебы в Новосибирской консерватории?
О.Б.: Для меня консерватория – это в первую очередь мой педагог, Зинаида Захаровна Диденко. Именно в ее классе у меня открылся «настоящий» большой голос после того, как я перешла из меццо в крепкие сопрано.
А.Ф.: А когда все-таки вы окончательно поняли, что у вас сопрано?
О.Б.: Голос у меня раскрылся на партии Тоски. До этого момента были сомнения и у меня, и у Зинаиды Захаровны.
А.Ф.: Ольга, с тех пор, как закончили консерваторию, часто общаетесь со своим педагогом?
О.Б.: Безусловно, это очень помогает в работе, когда рядом педагог. В нашей профессии нужно подходить очень индивидуально к каждой партии и к себе, учитывая и свой голос, и спектакль. Театр – это работа, здесь никто не посоветует тебе так, как педагог, который знает тебя уже много лет. Никто не поругает так, как она. И конечно, те советы, которые дает мне Зинаида Захаровна – практически бесценны.
Кстати, недавно в консерватории был юбилейный концерт вокальной кафедры, Зинаида Захаровна меня послушала (а она меня после рождения второго ребенка еще не слышала) и сказала «Боже мой, настоящее драматическое сопрано!» А было лирико-драматическое…
А.Ф.: Недаром в газетах писали: «уникальное лирико-драматическое сопрано»…
О.Б.: Да, большого диапазона, поэтому я и готовила сразу большие партии – Тоску, Ярославну. А сейчас, после рождения второго ребенка, голос укрупнился, стал более масштабным.
А.Ф.: Полной самоотдачи… Ольга, вы помните свою первую партию на сцене НГАТОиБ?
О.Б.: Да, это была Иоланта, и я помню, что я с ней очень долго мучилась, долго впевала. Буквально со слезами.
А.Ф.: Но это достаточно серьезная партия для начинающей певицы…
О.Б.: Да, и ее сложность еще и в том, что первая половина написана для крепкого сопрано с насыщенным тембром, а вторая – для лирического сопрано. А певец ведь не бывает двухголосным… И хотя я уже много лет пою Иоланту, только сейчас я начинаю чувствовать, что она у меня «впета».
А.Ф.: А есть какие-то любимые партии?
|
|
О.Б.: Те, которые не спеты…
А.Ф.: Ольга, а какой этап в процессе подготовки партии для вас самый приятный, самый интересный?
О.Б.: Самое интересное – когда все «впето», выучено и спето не один раз на сцене, вот тогда получаешь самое большое удовольствие.
А.Ф.: Откройте секрет, вы сильно волнуетесь на сцене? Или для вас это не проблема – выйти и спеть?
О.Б.: Сцена – для всех серьезное испытание, когда ты стоишь на всеобщем обозрении… Именно поэтому я никогда не обсуждаю певцов, я говорю: «Знаете, это такая сложная профессия, вы сами слушайте и смотрите», потому что я знаю, как это сложно, когда ты стоишь – один – а вокруг публика, которая тебя порой просто «сканирует»…
А.Ф.: Но, судя по всему, вам это ощущение нравится. Ольга, скажите, а в жизни вы человек экстремальный?
О.Б.: О да, я люблю экстрим!
А.Ф.: Тогда понятно, почему у вас столь насыщена и конкурсная страница в жизни: солидные состязания и звания…
О.Б.: Да, были конкурсы и фестивали, все даже сейчас и не вспомнишь…
А.Ф.: А самый первый какой?
О.Б.: Самый первый – имени М.И. Глинки. Я получила диплом. Жюри возглавляла Ирина Архипова, она пригласила меня на прослушивание в Москву. Она тогда собирала перспективных молодых певцов для концерта на 850-летие Москвы, на свой первый телеконкурс «Ирина Архипова представляет». Прослушивание проходило у нее в кабинете, в Международном союзе музыкальных деятелей, было очень много участников. Я ей спела арию Аиды и она очень внимательно выслушала все до конца, хотя мне перед этим говорили «Оля, она даже не слушает, буквально три фразы и отправляет». Но меня она выслушала, записала и запомнила. И потом меня пригласили на этот телеконкурс, я пела, кажется арию Тоски…
А.Ф.: Ольга, у вас уже солидный творческий опыт, больше 10 лет на сцене… Как вы думаете, в чем секрет долгой творческой жизни?
О.Б.: В правильном пении… Вообще я считаю, что все в жизни должно быть правильно.
А.Ф.: Если бы не певицей – кем бы вы стали?
О.Б.: Дирижером, наверное…
А.Ф.: То есть все равно связали бы жизнь с музыкой?
О.Б.: Да, для меня музыка значит неимоверно много…У меня с детства была какая-то ненормальная любовь к фортепиано… Когда мне было плохо – я играла и мне больше никого и ничего не надо было
А.Ф.: А почему тогда не выбрали карьеру пианистки?
О.Б.: Об этом я почему-то не думала…Наверное потому, что профессией я это не мыслила, скорей как «огромную любовь». Сейчас конечно смешно вспоминать, но в детстве действительно – играю «Похоронный марш» Шопена и сразу слезы градом…
А.Ф.: А сейчас бывают «слезы градом» от музыки?
О.Б.: Сейчас я больше думаю о мастерстве, поэтому, наверное, «не до слез»… Кстати, когда я занималась с Джоан Дорнеман ( ведущий концертмейстер и педагог по вокалу «Метрополитен-опера», артистический директор Израильской академии музыки ) , я спрашивала ее: «Нужны ли слезы во время пения?». И она мне сказала: «Конечно, каждый должен свое «прорыдать». У каждого певца бывает такой период в подготовке партии, когда это просто необходимо, иначе ваше сердце превратится в камень».
А.Ф.: Ольга, ведь в вашей творческой жизни была работа и с другими театрами, в частности, с Казанской Оперой…
О.Б.: Да, я много пела в Казани – и Тоску, и Лизу, и Ярославну, пела со многими звездами из Большого, из Мариинского… С Олегом Кулько я пела Богему в Уфе на фестивале «Шаляпинские вечера»; в Екатеринбурге в прошлом году – Мадам Баттерфляй и Ярославну.
Кстати, когда мы с Казанской оперой ездили на гастроли в Голландию (это было вскоре после окончания консерватории), произошла интересная история. В Европе ведь так: если тебя не знают, то ты должна перед спектаклем блестяще спеть все трудные места в опере и только после этого тебя выпустят на сцену… И у меня так получилось с Тоской. Я спела, меня «одобрили», и я думала, что буду петь спектакль на следующий день, отдохнув. Но все оказалось очень жестко и мне пришлось петь Тоску сразу же после этого прослушивания! Я была в шоке. Причем ситуация оказалась еще более экстремальной – я подвернула ногу перед самым выходом на сцену. И после спектакля все подходили ко мне и говорили «Ольга, как вы это смогли! Это же просто героический поступок – петь «Тоску» с подвернутой ногой!». Ну а как я могла поступить по-другому? Заменить меня было не кем, конечно, я вышла на сцену, а уж там я бы лежа спела, в конце концов!
А.Ф.: Да, действительно, искусство требует жертв.
О.Б.: Конечно, это справедливо, и я так не люблю это выражение, потому что искусство, оно постоянно требует каких-то жертв, и они порой оказываются просто бесконечными.
А.Ф.: Но ведь искусство не только требует, оно и возвращает… вы ведь наверняка тоже ощущаете эту отдачу?
О.Б.: Вы знаете, я уже даже стала бояться этой отдачи, потому что за большие взлеты в карьере, как правило, всегда приходится расплачиваться…
И еще я заметила такую закономерность – если в моей жизни происходят какие-то события, отношения, то через некоторое время у меня появляется спектакль об этих отношениях…
А.Ф.: То есть жизнь и сцена уже практически неразделимы…
О.Б.: Да, получается так… |
